Смысл
В современной философии смысл становится объектом пристального внимания. Примером может служить сборник трудов зарубежных авторов «Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса» [Квадратура смысла 1999], в котором высказано немало интересных и продуктивных для современной филологии мыслей. Например, мысль о том, что нельзя быть абсолютным хозяином смысла собственного высказывания, поскольку история и бессознательное «вносят свою непрозрачность в наивное представление о прозрачности смысла для говорящего субъекта» [Квадратура смысла 1999: 16]. Семантика (смысл) не выводится только из лингвистики [Там же: 37]. «Говорить — это нечто иное, чем произносить пример на правило грамматики» [Там же: 144].
Отдельные мысли авторов сборника близки концепции М.М. Бахтина: «Дискурс — это такой эмпирический объект, с которым сталкивается лингвист, когда он открывает следы субъекта акта высказывания, формальные элементы, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом» [Там же: 124]. Генезис и состав смысла сложны: «…Смысл никогда прямо не соотносится с внеязыковой реальностью. Он строится посредством механизма архива, в котором проявляется материальность языка» [Там же: 126]. Смысл — это такой объект научного познания, для которого требуется обширный арсенал инструментов анализа: «То, что сегодня известно под именем семантики, лишь частично схватывается лингвистическими методами исследования» [Там же: 138]. Смысл дискурса влияет на значения слов, составляющих текст: «Слова могут изменять смысл в зависимости от взглядов тех, кто их употребляет» [Там же: 142]. Смысл определяется не только говорящим, но и обстоятельствами создания дискурса: «Связь между “значениями” текста и социально-историческими условиями создания этого текста ни в коей мере не является вторичной, она входит составной частью в сами значения» [Там же: 143]. О фактах параязыка: «То, что не сказано, также имеет смысл» [Там же: 220].
Интересные наблюдения приведены в книге В.В. Колесова «Философия русского слова», который полагал, что «совокупность контекстов формирует текст, но, в свою очередь, и текст как живое целое определяет смысл каждой отдельной формулы и любого употребленного в ней слова» [Колесов 2002: 131]. Можно согласиться далее с автором, излагающим самую суть филологии смысла: «Путь от текста к слову помогает определить значение, но обратное движение от слова к тексту предполагает, что известен смысл этого слова. Следовательно, смысл есть категория более широкая, чем значение » [Там же].
Диалогизм
Если понимание — единственный путь к постижению слова и текста в полном объёме, то из этого вытекает вторая особенность филологического познания — его диалогизм, на чём настаивал М.М. Бахтин.
Диалогичность как свойство гуманитарного познания была впервые выявлена Ф. Шлейермахером (1768–1834), а в методологию гуманитарных наук введена M.M. Бахтиным. В своих набросках «К методологии гуманитарных наук» M.M. Бахтин пишет: «Точные науки — это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект — познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь. Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим» [Бахтин 1986 : 383].
Гуманитарное познание, по Бахтину, принципиально диалогично, в то время как познавательный интерес учёного-естественника направлен на предметы и явления действительности, существующей вне и независимо от человека. Исследование становится спрашиванием и беседой, т.е. диалогом. Природу мы не спрашиваем, и она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и определённым образом организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить ответ. Изучая человека, мы повсюду ищем и находим знаки и стараемся понять их значение. Диалогическая природа филологического познания обусловлена субъективной стороной познавания, от которой невозможно абстрагироваться. Диалогизм — следствие социальности языка. «Жизнь слова — в переходе из уст в уста, из одного контекста в другой контекст». Слово человек «получает с чужого голоса и наполненное чужим голосом» [Бахтин 1972: 346].
Истина
Очевидно, что степень понимания различна не только для каждого исследователя, но и для одного и того же читателя в разное время. И здесь возникает сложная проблема истинности в филологических исследованиях.
Вопрос об истине — давняя тема дискуссии физиков и лириков (читай: филологов). Как напомнил представитель точной науки, физики охотно называют расплывчатые и бессодержательные места в работах коллег филологией [Соколов 2007]. Автор процитированной статьи указывает на то, что физика может воспринять математическую идею в деталях, а филология довольствуется лишь общим содержанием идеи, что в лингвистике есть столь же математизированные области, как в физике, и в эти области внёс вклад выдающийся математик XX в. А.Н. Колмогоров (1903–1987), что лингвистика — вторая область, где вслед за физикой удалась смычка между математикой и другой наукой.
Точность или интуиция?
Даже в среде гуманитариев заметен скепсис в отношении научности гуманитарных наук. Профессор Стэнфордского университета (США) Ханс Ульрих Гумбрехт, литературовед, медиевист, историк и теоретик культуры, философ, в статье «Должны ли гуманитарные науки быть точными?» вопрошает, как распознать качество гуманитарных исследований и прогресс в гуманитарных науках в мире наблюдений второго порядка, где всякое восприятие и всякий опыт зависят от наблюдателя и, значит, подлежат оценке только с точки зрения наблюдателя. А потому, считает Гумбрехт, “Humanities and Arts” (самое распространённое в англоязычном мире обозначение гуманитарных наук) есть более удачное, более адекватное решение: это наименование не обязывает к “серьёзной науке”, погоня за которой так легко становится для гуманитариев причиной бесплодия.
Двумя годами позже Х.У. Гумбрехт в журнале «Новое литературное обозрение» в статье «Ледяные объятья “научности”, или Почему гуманитарным наукам предпочтительнее быть “Humanities and Arts”» воздал должное той части познания, которое на Западе включено в это классификационное понятие. Гумбрехт обратил внимание на то, что В. фон Гумбольдт, в 1810 г. составивший программу для нового университета в Берлине, очень мало говорит о «точности», «методе» и даже «истине», и объясняет этот факт тем, что университет, по мысли великого немца, предназначен прежде всего для производства новых, непредсказуемых вопросов и ответов. “Humanities and Arts” — это пространство, обеспечивающее возможность рискованного мышления. У этих наук единственная задача — производство и накопление идущих навстречу интуиции способов мысли. «Единственным ценным способом “точного” мышления в рамках гуманитарных наук может стать безоговорочное стремление к определённым интуитивным представлениям, вовсе не имеющим надёжного институционального подкрепления» [Гумбрехт 2006: 14]. Вместо методов и рассуждений о точности в гуманитарных науках должно поощряться плодотворное применение воображения. «Электронным коммуникативным средствам никогда полностью не заменить вдохновенную лекцию о шекспировских пьесах или напряжённую дискуссию о концепции истины у Платона» [Гумбрехт 2006: 15].